КРИЗИС ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЯ И ВОЗМОЖНОСТЬ ЕГО ПРЕОДОЛЕНИЯ
Своевременная статья профессора М.Я.Цвиллинга “Исчерпала ли теория перевода свои возможности?”, опубликованная в первом номере “Вопросов филологии” за 2002 г., поставила целый ряд вопросов, значение которых трудно переоценить. Действительно, если сравнивать с тем, что было пятьдесят лет тому назад, положение в теории перевода, как справедливо отмечает М.Я.Цвиллинг, могло бы считаться процветающим. Но и такое утверждение было бы справедливо скорее в количественном отношении. В качественном же отношении все не так однозначно. М.Я.Цвиллинг совершенно точно обрисовал парадоксальную ситуацию, сложившуюся на сегодняшний день в теории перевода: “Чем больше она [теория перевода] узнает о своем предмете , тем труднее свести эти знания в единую систему, тем менее достоверными и тем более относительными становятся ее утверждения”[8.С.49]. Однако у этого парадокса должны быть и есть объективные основы. Возникнув в середине 50-х годов ХХ в. на стыке литературоведения и лингвистики, теория перевода сразу же стала активно претендовать на собственный онтологический статус, собственный предмет исследования. Одако прошло более полувека, а положение ее как науки объективно почти не изменилось. И сейчас преобладает взгляд, что теория перевода по-прежнему находится “на стыке”, что она больше литературоведение, чем лингвистика, потому что часто пользуется литературоведческими понятийным аппаратом и терминологией. Выясняется, что и предмет этой науки все еще точно не определен. Более того, даже отличить перевод от неперевода в теоретическом плане, оказывается, трудно [Там же]. Процесс перевода, справедливо считавшийся объективно существующим, теперь даже его теоретиками уничижительно берется в кавычки [5.С.6], а понятие модели перевода называют данью моде и чуть ли не грехом научной молодости. Утверждают, что и содержание этого понятия неизвестно и применение его малооправданно, поскольку-де неясно, “что именно моделируется и в чем заключается моделирование” [4.С.8]. Такой поворот на 180 градусов во взглядах теоретиков перевода вначале может показаться иррациональным. Не прозрением же и научной зрелостью следует в самом деле его объяснять! Однако при более пристальном рассмотрении можно сделать вывод, что этот феномен также имеет под собой объективную и субъективную основу. Отечественными теоретиками были выдвинуты несколько моделей перевода: модель закономерных соответствий, трансформационная, или семантико-семиотическая, модель, ситуативная модель и теория уровней соответствия. Все эти модели отражали уровень развития лингвистической науки своего времени и в большей или меньшей степени несли на себе “родимые пятна” предшествующих научных воззрений. Основываясь хотя и на объективных, но в общем-то частных наблюдениях, они не смогли предложить убедительной, целостной картины перевода как процесса, их обобщения оказались в значительной мере чисто умозрительными и малоприменимыми в дидактике перевода, а попытки создать на их основе систему методики преподавания перевода обнаружили лишь сумбурность последней и сводимость ее к благим пожеланиям. Главным недостатком всех выдвинутых моделей перевода было то, что положенные в их основу наблюдения касались узкого круга функциональных стилей и попытки распространить их на другие стили оказались несостоятельными. Совершенно очевидно, что в основу построения общей модели перевода могут быть положены лишь наблюдения над функциональным стилем, сочетающем в себе в качестве иностилевых черты максимального числа функциональных стилей. Таковым является художественно-литературный стиль, в котором изображаются (могут изображаться) все прочие функциональные стили. Однако именно этот функциональный стиль частично в силу объективных – а чаще всего субъективных – причин оказывается вне поля внимания исследователей, разрабатывающих или, точнее сказать, разрабатывавших “в погоне за модой” модели перевода. В некотором смысле роль тормоза в исследовании процесса перевода, объективно сыграла схема двуязычной коммуникации при переводе, предложенная в 60-е годы ХХ в. представителем лейпцигской школы Отто Каде. Трехчленная схема, в которой второй фазой, в дополнение к текстовосприятию и текстопорождению, выступает мена кода (перевод), воспринятая как модель собственно перевода, переместила перевод в мистическую, не наблюдаемую якобы никакими методами плоскость и дала новый импульс теории “черного ящика” и наделенности переводчика даром переводить от Бога. Постепенно теоретики перевода стали все чаще и чаще говорить о том, что экспериментальных данных, доказывающих, что переводчик в процессе перевода осуществляет те или иные конкретные процедуры, не существует. Но, констатируя такое положение вещей, они вовсе не ставили задачи такие данные получить, а интроспекция, провозглашенная ими единственно возможным методом исследования процесса перевода, источником объективных данных быть не может. Такая позиция отчасти понятна: неинтроспективные методы предполагают проведение многочисленных и разносторонних экспериментов, требующих соответствующей материально-технической базы и объединения усилий не только лингвистов, но и представителей смежных наук – психологов, психолингвистов и т.д. Тогда было найдено своего рода соломоново решение: понятие перевода как когнитивной деятельности подменили понятием вида профессиональной деятельности (языкового посредничества) и даже служебных обязанностей. Было объявлено, что лингвистическая теория перевода изучает все аспекты и факторы межъязыковой коммуникации, “как собственнно языковые, так и внешние по отношению к языку, но прямо или косвенно влияющие на выбор языковых единиц в прцессе перевода” [4.С.9]. Акцент в теоретических исследованиях сместился именно на косвенные, окололингвистические факторы. При нерешенной проблеме собственно перевода в предмет новопровозглашенной науки “переводоведения” включили и другие виды языкового посредничества – составление рефератов, аннотаций, пересказов, резюме [7.С.110,112]. В понятие “перевод” пытаются включить даже организационные аспекты переводческого, канцелярского и иного обслуживания тех или иных коммуникативных актов типа пресс-конференций, переговоров, круглых столов и т.п. Очевидно, что столь расширительное толкование этого понятия только удаляет от сути проблемы – познания перевода как вида мыслительно-речевой деятельности, а неправомерное расширение предмета исследования сделало онтологический статус переводоведения неопределенным. Конечно, околопереводческие факторы тоже, наверное, имеют право быть объектом исследования, но тогда для обозначения таких исследований должен использоваться другой термин. К тому же они уже являются объектом исследования теории библиотековедения, государственного делопроизводства, международного протокола и т.п. и вряд ли есть необходимость включать их в предмет исследования еще и переводоведения как науки. В художественном переводе одним из магистральных направлений исследований стал сопоставительный анализ текстов на исходном языке (ИЯ) и их переводов на языке перевода (ПЯ), то есть результатов на входе и выходе. Они направлены главным образом на то, чтобы выявить так называемые закономерные соответствия, в первую очередь лексические, по результатам статистической обработки переводов, выполненных иногда далеко не безупречно. Последнее не всегда объяснялось низкой квалификацией переводчиков. Просто десятилетиями, из-за неразработанности теоретических основ перевода, они были приучены к восприятию текста на уровне предложения и действовали фактически в системе координат грамматики предложения, а не собственно перевода. Результаты таких исследований могут способствовать воспроизводству и укоренению недостатков переводческой деятельности. Сюда же и по тем же причинам следует отнести и так называемые переводческие трансформации, на которые приходится львиная доля учебно-исследовательской работы студентов переводческих факультетов и отделений. В большинстве своем –хотя и не все – они сводятся также лишь к констатации различий на входе и выходе и вследствии этого лишь отвлекают от исследования собственно процесса перевода как когнитивной деятельности. Не случайно поэтому в научных исследованиях по теории перевода видное место продолжают занимать темы сравнительно-грамматического, а не собственно переводческого плана. Значительная часть выходящих в свет публикаций посвящена попыткам выявить якобы существующие закономерности перевода тех или иных грамматических структур, хотя, казалось бы, давно уже установлено, что последние учитываются при переводе лишь тогда, когда они стилистически маркированы, а отдельные члены предложения, языковые единицы, составляющие текст, сами по себе объектом перевода не являются [6.С.18]. Ответ на вопрос “Как переводится данная грамматическая конструкция?”, который ставят в качестве нерешенной научной проблемы, собственно говоря, с переводческой точки зрения известен априори: как надо, так и переводится, то есть в зависимости от контекста, вариантам которого нет числа. К такому выводу авторы, как правило, и приходят. Поэтому подобные изыскания фактически ничего ни для теории, ни для практики перевода не дают. Не способствует восприятию теории перевода как науки и небрежное терминотворчество. Такие термины, как “предпереводческий анализ”, “рецептор” или “переводящий язык”, не отражающие сущности обозначаемых ими явлений, и многочисленные терминологически неопределенные понятия типа “стратегия перевода”[3] не могут не вызывать сомнений в научной достоверности сведений и взглядов, излагаемых учеными-лингвистами, от которых читатель вправе ожидать лингвистической точности. Следует упомянуть и бытующее в лингвистике стремление предложить пусть и менее совершенную, но зато “свою” терминологию, не определяя ее точного места в уже существующей терминологической системе. Результаты научных исследований в области теории перевода крайне медленно внедряются в переводческую практику. Справедливо и обратное: эмпирические наблюдения переводчиков-практиков редко обобщаются и получают адекватное осмысление со стороны теоретиков перевода. Вследствие этого перевод по-прежнему в значительной мере воспринимается на уровне обыденного сознания, о чем также пишет М.Я.Цвиллинг, как нечто вроде механической подстановки словарных значений лексических единиц в некие структуры в соответствии с изученными в курсе грамматики синтаксическими аналогиями. Это в общем-то и не удивительно: ведь иногда даже теоретики перевода советуют выписывать на бумажку из словаря значения слов и включают эту операцию в так называемую стратегию перевода [Там же.С.59]. В этом контексте становится понятным возрождение интереса к теории закономерных соответствий Я.И.Рецкера, хотя она применима главным образом в сфере технического перевода, да и то по преимуществу в рамках одной терминосистемы. О застое и даже регрессе в области теории перевода красноречиво говорят материалы научных и научно-практических конференций, проводимых различными вузами и научными учреждениями страны, в том числе и ведущими. Если сравнить их с соответствующими материалами тридцатипятилетней давности, то может создаться впечатление, что время остановилось. Как обсуждались главным образом узкие, частные проблемы, иногда имеющие лишь косвенное, опосредованное отношение к переводу, так и обсуждаются. Разве что докладов, посвященных магистральным путям развития переводческой науки, стало меньше. Этому есть несколько объяснений. С одной стороны, прекращение надлежащего финансирования системы образования привело к оттоку профессионалов с вузовских кафедр перевода в сферу практической экономики. С другой стороны, интенсификация международных связей страны резко увеличила спрос на переводческие кадры, который традиционные центры подготовки переводчиков удовлетворить из-за отсутствия соответствующей финансово-материальной базы не смогли. На фоне деструктивных процессов в экономике, чтобы удержаться на плаву при отсутствии устойчивого и прогнозируемого спроса на подготавливаемых ими специалистов, многие технические и иные вузы пошли по пути открытия переводческих факультетов и отделений, не имея для того необходимых педагогических кадров. В результате преподавание переводческих дисциплин и в первом, и во втором случае было возложено на педагогов, не имеющих базового переводческого образования, а иногда и опыта переводческой работы. Возник порочный круг: осмыслить процесс перевода адекватно чаще всего не способны ни обучающие ему (в том числе и теории перевода), ни подготавливаемые ими кадры. В лучшем случае дело ограничивается исследованием его на лексическом, наиболее поверхностном и в силу этого наиболее примитивном, уровне. К тому же иногда это делается в отрыве от текста и закономерностей его порождения, а основными понятиями и категориями лингвистики текста в процессе обучения переводу практически вообще не пользуются. Этим же объясняется и усилившаяся тенденция к пропаганде иррациональности процесса перевода, к затушевыванию его закономерностей и вынесению на передний план исключений, которые якобы их полностью опровергают. Последнее выдается за новый подход в науке. Впрочем, база для этого существовала всегда в виде воззрений, в значительной мере соответствующих действительности, но отводящих гипертрофированную роль эвристическим аспектам перевода в ущерб сознательным операциям и полностью отвергающим идею алгоритма перевода. (Подробнее об алгоритме перевода см. [2]). Отсюда, в частности, и проистекает тезис проф. М.Я.Цвиллинга о принципиальной невозможности формально-логической верификации предлагаемых моделей перевода [8.С.49], с которым, на наш взгляд, трудно согласиться. В ряде случаев в результате обстоятельных исследований контрастивно-стилистического характера, основанных все на тех же переводческих трансформациях, были сделаны выводы, справедливые и применимые в обучении пониманию иноязычного текста, но, на наш взгляд, ошибочные по отношению к переводу. Как справедливо отмечает А.Д.Швейцер, в любом сопоставительном лингвистическом исследовании важную роль играет эталон сопоставления – один из двух языков или третья система [9.С.17]. Исходя из того, что конечной целью перевода является порождение текста на ПЯ в соответствии с законами последнего, представляется, что эталоном сопоставления при контрастивном исследовании в процессе перевода является не исходный язык, а язык перевода. Представление о примате исходного языка в процессе перевода, в том числе и художественного, под влиянием обыденного сознания оказалось воспринятым не только теоретиками перевода, но и организаторами переводческого образования. Учебные планы подготовки переводчиков построены в значительной мере на основе формальных абстракций, фактически без учета конечной цели процесса перевода. Это касается в равной мере и номенклатуры изучаемых дисциплин, и распределения их по годам обучения. В некоторых случаях дело доходит просто до абсурда. Так, для расширения кругозора будущим переводчикам в качестве обязательного предложен курс “Концепция (?!) современного естествознания” (при отсутствии научно-технического перевода), а для совершенствования логического мышления – курс высшей математики. Вместе с тем курсы, к примеру, всеобщей истории и международных отношений для расширения кругозора переводчика сочтены излишними. Логическое же мышление лингвиста лучше развивает не столько математика, сколько логика вкупе с изучением классических языков. Преподавание теоретического курса литературного русского языка давным-давно упразднено, в результате чего будущие переводчики и теоретики перевода при переводе не способны оперировать научными понятиями: их представления о строе русского языка исчерпываются школьными правилами орфографии и пунктуации, к тому же зачастую плохо, формально усвоенными. В какой-то степени на бессознательном уровне это могло бы быть компенсировано практической работой с русской литературой, однако даже курс современной русской литературы из учебных планов также исключен (вместе с курсом мировой литературы, значительно расширяющим кругозор переводчика). В результате студенты за время обучения знакомятся лишь с переводной литературой, что ведет к усвоению ими “ублюдочного”, по выражению И.Кашкина, контаминированного, “переводческого языка” (подробнее об этом явлении см. [1]). Курс же литературного редактирования предусмотрен только в виде факультатива. А если учесть, что планами реформирования общеобразовательной школы предусмотрено дальнейшее сокращение учебного времени, выделяемого для изучения русского языка и литературы, то возникает реальная опасность того, что переводческие факультеты не смогут выполнить взятую на себя задачу подготовки квалифицированных кадров и в области практического перевода. Даже в принципе полезные для переводчика дисциплины, такие как, скажем, правоведение, читаются чаще всего без учета профиля профессиональной подготовки, и студенты-переводчики получают исчерпывающие сведения о том, как развестись и разделить имущество, а не о законодательстве об интеллектуальной собственности и авторском праве. Курс культурологии вместе с факультативом посвящен по преимуществу философским аспектам культуры, а не истории искусств, что было бы полезно для видения денотативного пространства при переводе. Дисциплины лингвотеоретического цикла, призванные обеспечить фундаментальную основу для обучения практике перевода, по всей видимости, рассматриваются составителями учебных планов как второстепенные, почти ненужные для подготовки переводчиков. Практически они поданы «в одном флаконе» под названием «Основы теории изучаемого языка». А ведь переводческие факультеты существуют, как правило, в университетах, учебных заведениях, предназначенных в первую очередь для изучения фундаментальных наук. Часы, выделяемые на изучение лингвистических дисциплин, сокращены до минимума без учета важности той или иной из них для профессии. Как результат, когда некоторые из пособий по стилистике, например, используют в учебном процессе, объектом внимания в них становится главным образом классификация тропов. Наиболее важную для обучения переводу часть, стилистику декодирования, за недостатком времени опускают. После изучения курса лексикологии у будущих переводчиков остается самое смутное представление о типологии словарей, преимуществах и недостатках существующих конкретных лексикографических изданий, применимости их в тех или иных профессиональных целях и методике их использования. Сами общелингвистические дисциплины нередко распределены по годам обучения без учета потребностей основного курса перевода. Естественно, что все это не способствует эффективному развитию профессиональных навыков, в частности по декодированию текста на ИЯ, снижает общее качество профессиональной подготовки и являет собой наглядную иллюстрацию к тезису о том, что без теории практика слепа. Таким образом, положение в теории превода можно с полным основанием определить как кризисное. Факторы, породившие кризис, будут продолжать действовать и далее, если не принять экстренных мер. Без скорейшего устранения этих факторов нельзя ожидать научного прогресса в данной области не только в ближайшей, но и в более отдаленной перспективе. Совершенно очевидно, что давно уже назрела необходимость проведения самой широкой научной дискуссии по теоретическим проблемам перевода. Предметом обсуждения должны стать все аспекты теории перевода – ее онтологический статус, основные направления исследований, которые позволили бы со временем решить ее пока что нерешенные проблемы, дидактика перевода, в основе которой должны лежать достижения лингвистической науки, а главное – причины, порождающие деградицию теории перевода и ремесленничество в этой сфере. В настоящем ее виде теория перевода свои возможности, на наш взгляд, исчерпала.
ЛИТЕРАТУРА
1.Витренко А.Г. «Переводческий язык» и грамматика текста //Вопросы филологии. – 1999. -- №3. – С.58-65. 2.Витренко А.Г. Возможен ли алгоритм художественного перевода? //Столпотворение: Научно-художественное приложение к журналу СПР «Мир перевода». Вып. 6--7/Ред. М.Д.Литвинова. – М.: Вагриус,2001. – С.118 - 122. 3.Витренко А.Г. К вопросу о терминологии современного переводоведения // Вестник МГЛУ. 2002. Вып. 463: Перевод и дискурс / Отв. ред. В.К.Ланчиков. – С.3-16. 4.Комиссаров В.Н. Эвристическая ценность моделей перевода// Сб. научн. трудов/ МГПИИЯ им. Мориса Тореза. 1987. Вып.295: Теория и практика перевода /Отв. ред. С.И.Канонич. – С.8-16. 5.Комиссаров В.Н. Коммуникативные концепции перевода// Перевод и коммуникация/ Отв. ред. А.Д.Швейцер и др. – М.: Ин-т языкозн. РАН,1997. – С.6-16. 6.Комиссаров В.Н. Теоретические основы методики обучения переводу. – М.: Рема, 1997. – 111 с. 7.Комиссаров В.Н. Современное переводоведение. – М.: ЭТС, 1999. – 192 с. 8.Цвиллинг М.Я. Исчерпала ли теория перевода свои возможности? // Вопросы филологии. – 2002. -- №1. – С.48--50. 9.Швейцер А.Д. Контрастивная стилистика. Газетно-публицистический стиль в английском и русском языках. – М.: Ин-т языкозн. РАН,1993. – 252 с.
Вопросы филологии. – 2003. -- №1. – С.32 – 36.
P.S. Содержание этой статьи автором было изложено в форме 15-минутного (в соответствии с регламентом) доклада на проходившей в апреле того же года в Московском государственном лингвистическом университете Второй международной научно-практической конференции «Проблемы обучения переводу в языковом вузе». Однако научной дискуссии ни статья, ни доклад, к сожалению, не вызвали. Вместо этого по инстанциям были направлены, со всеми вытекающими последствиями, две анонимные рецензии.
РЕЦЕНЗИЯ №1
Первое, что обращает на себя внимание при знакомстве с докладом - некоторое несоответствие заглавия содержанию. Заявленная тема - «О состоянии современного переводоведения и направлениях его развития». Однако треть доклада посвящена вопросам преподавания перевода. Между тем связь теории с методикой обучения не так проста, чтобы рассматривать оба эти аспекта вместе. Достаточно напомнить, что один из классиков отечественного перевода И.А. Кaшкин категорически отвергал «превратное толкование вопроса о теории перевода как дисциплине языковедческой (...) Теория художественного перевода не должны быть поглощена лингвистикой, не должна стать дисциплиной лингвистической» («В борьбе за реалистический перевод», 1955). Естественно, при таком подходе И.Кашкин не мог бы приветствовать расширение объёма лингвотеоретических дисциплин (такова одна из рекомендаций автора доклада), однако никто не оспаривает методических заслуг Кaшкина, воспитавшего целое поколение первоклассных переводчиков. Кстати, именно неприязнь И. Кaшкина к линrвистической теории перевода (в те годы - в трудах А.В. Федорова) и привела к тому, что, как справедливо сказано в докладе: «результаты научных исследовaний в области теории перевода крайне медленно внедряются в переводческую прaктику». Переводчики-практики (в частности, современные последователи кашкинской школы) с подчеркнутым пренебрежением отзываются о лингвистической теории перевода. Но это пренебрежение обусловлено не современным состоянием теории перевода (с положениями которой они зачастую просто незнакомы), а давним размежеванием лингвистического и литepaтуроведческого подходов к переводу. С учётом всех этих обстоятельств трудно согласиться с утверждением автора доклада, будто теория перевода, «возникнув в середине 50-х гг. ХХ в. на стыке литературоведения и лингвистики (...), по-прежнему находится "на стыке", что она больше литературоведение, чем лингвистика, потому что пользуется литературоведческим понятийным аппаратом и терминологией». Ни в докладе, ни в статье «К вопросу о терминологии современного переводоведения» («Вествих МГЛУ», вып. 463, МГЛУ, 2003) автор не приводит ни одного сугубо литературоведческого термина, непосредственно перешедшего в теорию перевода. Вторая неточность, содержащаяся в заголовке - упоминание о «современном переводоведении». На самом деле в докладе идет речь не о современном переводоведении в целом, а лишь об отечественном переводоведении (если не считать мимоходом упомянутого представителя Лейпцигской школы О. Каде). В связи с этим возникает вопрос: являются ли отмеченные автором недостатки характерной чертой исключительно отечественного переводоведения или же они присущи всей дисциплине в целом? Если рассмотреть переченъ этих недостатков, становится ясно, что все упрёки, обращённые к работам российских переводоведов, должны быть приложимы к трудам их зарубежных коллег. Таким образом, правилънее было бы говорить о «кризисном состоянии» всей дисциплины. Однако оказывается, что отмеченные автором кризисные черты (неопределённость предмета, неточность терминологии и др.) были присущи переводоведению с самого возникновения (если в докладе упомянут «регресс» в развитии теории первода. напрашивается вывод о том, что был и прогресс, однако о нём в докладе ничего не говорится). Следовательно, выявляется третья неточность в заглавии доклада: речь идет не только о современном переводоведении, но о переводоведении за всё время его cyществования. Иными словами, в докладе говорится не о кризисе, а о своего рода лженауке, ocнованной на ошибочных предпосылках, не имеющей ни предмета, ни методологии, ни чёткой терминолоmи. Это слишком серьёзное обвинение. Его можно трактовать либо как полное отрицание правомерности лингвистической теории перевода либо как преамбулу к изложению собственной концепции. Но в докладе такой концепции не содержится. Склонность к чересчур широким обобщениям, проявившаяся, как было показано, уже в заглавии доклaдa (неразгpaничение теории и методики преподавания, отечественного и зарубежного переводоведения, современного и прошлого его состояния) заметна и в основных его положеlниях. Теории перевода рассматривается как нечто недифференцированное - без учёта различий между отдельными её направлениями. В результате спор с частностями перерастает в спор с целым (изменение взглядов В.Н. Комисарова названо «поворот на 180 градусов теоретиков перевода, утверждается, будто интроспекция всеми теоретиками перевода провозглaшена «единственно возможным методом исследования перевода» и т.п.) Возникаютявные противоречия (ср., напр., приведённое выше утверждение об интроспекции со следующим утверждением: «...в научных исследованиях по теории перевода видное место продолжают занимать темы сравнительно грамматического, а не собственно переводческого плана»). Кроме того, некоторые положения докладa попросту не соответствуют действительности. К ним можно отнести yтвepждение, будто «акцент в теоретических исследованиях сместился на косвенные, окололингвистические факторы» (чтобы опровергнуть это мнение, достаточно познакомиться с теми «материалами научных и научно практических конференций, проводимых различными вузами и научными учреждениями страны, в том числе и ведyщими», о которых сказано в докладе). Ошибочно и утверждение, будто наблюдения, положенные в основу всех моделей перевода, «касались узкого круга функциональных стилей», стиль же художественной литературы «оказывается вне поля внимания исследователей (...), разрабатывающих "в погоне за модой" модели перевода» (едва ли не большая часть примеров в работах В.Н.Комиссарова, Я.И.Рецкера, А.Д.Швейцера и др. заимствованы именно из художественной литературы). Ошибочно, как отмечалось выше, утверждение, будто теория перевода «больше литературоведение, чем лингвистика» (автор доклада не приводит ни одного довода в подтверждение этой мысли. К тому же «литературоведение» не предполагает обращения к сравнительно-грамматическим аспектам, которые автор доклада ставит в вину теории перевода: налицо еще одно противоречие).
РЕЦЕНЗИЯ №2
Доклад не соответствует требованиям научности, т.к. страдает отсутствием обоснованной и обстоятельной аргументации. Содержащаяся в нем критика базируется на методе «кавалерийского наскока»: высказывается некоторое положение, якобы характерное для всей переводоведческой науки, а затем самоуверенно утверждается, что все это ненаучно и недостоверно. Например, автор с порога отметает термины «предпереводческий анализ», «рецептор», «переводящий язык» как «неопределенные» и утверждает, что они якобы ставят под сомнение научность взглядов ученых, которые ими пользуются. Между тем эти термины давно устоялись в теории перевода, им посвящены серьезные труды разных авторов, и если и имеет смысл критиковать их, то следует это делать гораздо более глубоко и аргументировано. Точно так же пусты и безосновательны и почти все другие критические инвективы автора доклада. Одновременно в докладе полностью отсутствует какая-либо позитивная часть, не высказано ни одной научной идеи, которая могла бы исправить столь бедственное, с точки зрения автора, положение. Известные научные публикации автора также не свидетельствуют о наличии у него новых идей, которые двигали бы вперед науку о переводе. Для того, чтобы критика достигла каких-то рациональных целей, она должна строиться на базе новых серьезных исследований, уважительной и аргументированной полемики, опоры на тот огромный научный багаж, который имеет в своем активе отечественная теория перевода, заслуженно полъзующаяся мировым авторитетом (достаточно назвать труды В.Н.Комиссарова, Я.И.Рецкера, В.В.Гака, Г.В.Чернова и др.). Подход, основанный на голословном осуждении, непродуктивен и ненаучен, а поднятая автором паника по поводу якобы имеющего место научного кризиса, требующего срочных мер, не имеет под собой никаких разумных оснований. «В настоящем ее виде теория перевода свои возможности, на наш взгляд, исчерпала», - заявляет автор в заключение доклада. На наш взгляд, себя исчерпала мысль автора. Других откликов не последовало, хотя в 2004 г. статья была размещена в интернете в рамках международной интернет-конференции, проводившейся Российским обществом преподавателей русского языка и литературы, Московским государственным университетом леса и Университетом китайской культуры (Тайвань) при участии факультета иностранных языков Болонского университета /Проблемы изучения и преподавания русского языка и литературы: Труды и материалы международной интернет-конференции (май 2004 г.). / Ред. В.Г.Санаев и др. – М.:МГУЛ, 2004. – С.271—277/.<;br>
